Экс-футболист Карпат – об ужасах войны и ранении: "Танк бил по ямкам очень точно и очень страшно"

"Уже хожу без костылей. После последнего посещения госпиталя разрешили их отбросить. Расхожу ногу, иду на поправку. Еще процесс реабилитации - должно быть все хорошо. Был 4,5 месяца на лечении. Мой врач сказала, что контузия так быстро не лечится. Восстановление начнется только через 2-3 года после того, как закончится война. Нужно спокойствие. А сейчас меняется погода – и меняется состояние. Физическое, психологическое. Но в общем-то уже гораздо лучше, чем это было, когда я приехал.

Мы были ближе к Кременной. Это произошло 24 ноября. По нашим позициям плотно работали танки. В один из таких дней мы заменили ребят, а танк сменил время работы. Сначала он с 9 по 12 часов работал четко, а затем начал с 12-ти. Обстреливал и перезаряжался. У нас было 20-30 минут, чтобы немного окопаться или даже банально в туалет сходить.

Я был с командиром взвода и взводным врачом в одной ямке. Прилетело в 1,5-2 метрах от ямки. Деревья свалило, чудом нас не засыпало. Первое впечатление – что я погиб. Несколькими днями раньше наш молодой парень, мой тезка, пал именно после танкового обстрела. Лежу и, полагая, что погиб, думаю: "Зато ничего не болит". Смотрю на свою руку, которая в обвисшем положении: "Еще и руку оторвало". А потом вижу, как палец дернулся. Постепенно я пришел в себя и понял, что жив.

Последствия контузии? Труднее в психологическом плане. В физическом – постоянный шум в голове, практически никогда не прекращающийся. Когда приехал с востока в отпуск, нужно было сделать МРТ головы. Меня засунули в тот аппарат – и началась паника. Вытащили – МРТ я сделать не смог. Через несколько дней пришел анестезиолог – меня не усыпляли, но расслабили. И только таким образом сделали МРТ. Панические атаки в начале были очень серьезными. Часто встречались в лифте – как клаустрофобия. Бывает, ни с того ни с сего, тебе как будто хорошо было, а внезапно становится плохо – даже не физически, а морально. И, опять же, реакция на погоду. Всё связано. Конечно – война, но кроме войны новости не радуют. Кто-то свадьбу шикарную делает, кто-то гуманитарку ворует. Поэтому все переживаешь, а это не добавляет плюсов к восстановлению.

Много ли собратьев погибло? Из нашей роты – четыре человека. А когда еще был на востоке, из моего отделения молодой Юрко погиб. Сейчас в нашей бригаде все хотят перевестись, там мало осталось тех, кого я знал. Из тридцати человек моего взвода осталось двое-трое, все остальные – новые ребята. Я тоже хочу перевестись. Уже есть приказ на перевод из 125-й бригады.

Мой товарищ из регулярных войск, офицер, как-то спросил: "Ты в какой бригаде?" - "125-то", - говорю. Он такой: "Как тебя туда занесло? Это же "галицкая свежина". К сожалению, так оно и есть. Когда в 2014-м началась война, многие ребята рассказывали, что отправляют "на мясо". Я того не понимал: Как на мясо? Что, командование вообще бестолковое?" Но когда приехали туда - как в каком-то тире чувствовали себя. Мы были с автоматами, а против нас артиллерия, танки, фосфор... Я не военный, но знал, как звучит и летит – "град", миномет …

Если ты в честном бою погиб или уничтожил врага – это честное сражение. Ты с автоматом, он с автоматом. Но когда ты с автоматом, а против тебя артиллерия и танки… Самое страшное – это танк. В краматорском госпитале нас распределяли – кого-то в Днепр, кого-то в другом месте. Там я встретил одного из раненых танкистов. "Как с вами бороться?" – спросили его. Он говорит: "Нереально. Разве уж артиллерия или дроны. До трех километров я вижу в прицел". У нас не была окопная война. Простые ямки. "Вот ваша позиция". Немножко мы порыли, потом нас заменили ребята. Танк бил по ямкам – очень точно и очень страшно. Миномет – ты слышишь, как вылетает, и можешь успеть. А танк… Если ты услышал взрыв – значит остался жив", – рассказал Онисько в интервью "Футбол 24".